БОСС-стиль | Гостиная
Текст | Юрий КУЗЬМИН
Фото | Из архива М. ЛЕОНИДОВА

Музыкант, композитор, актер, один из основателей и участников легендарного бит-квартета «Секрет», а также создатель группы Hippoband — о жизни, творчестве и двух прекрасных видах искусства, которым уже много лет отдано его сердце.

 

— Максим, вы из актерской семьи. Понятно, что ваш выбор будущей профессии был в какой-то степени предопределен. Но все же вы учились в математической школе и, возможно, в какое-то время подумывали о чем-то другом?

— Вообще, с тех пор как я впервые услышал Beatles, я хотел стать битлом, и только им. Это случилось, когда мне было 10–12 лет. Тогда для меня словно загорелась звезда на небе, я понял, чем хочу заниматься. Beatles — это моя первая религия. Однако на битлов же нигде не учат, нет такого факультета. И поскольку я действительно из актерской семьи, то выбрал актерское образование.

А математическая школа — случайный эпизод. Она просто находилась рядом с моим домом, и я очень быстро оттуда ушел, проучившись лишь два первых класса. К этому времени моему отцу стало очевидно, что математика или физика из меня не получится, и он определил меня ровно по моим способностям. Я тогда всячески демонстрировал свои актерские и вокальные дарования: пел и играл везде, где это было возможно, ужасно любил переодеваться в разных персонажей. Поэтому, конечно, папа понял, что я и музыкант, и, наверное, артист. И поэтому с третьего класса я начал учиться в Хоровом училище при Ленинградской государственной академической капелле. Пел в хоре мальчиков, изучал дирижирование, фортепьяно и десятки других музыкальных предметов. Хотя мне было ясно, что классическая музыка не для меня, идти в консерваторию я не хотел. Мне повезло, что в год моего выпуска из училища в ЛГИТМиКе набирали актерский курс два легендарных педагога — Лев Додин и Аркадий Кацман. Я пошел в учебный театр «На Моховой» посмотреть выпускные спектакли их предыдущего курса, а это были «Братья и сестры» Абрамова и «Бесплодные усилия любви» Шекспира. Мне настолько они понравились, что я решил поступать в театральный институт к Кацману и Додину.

— Из двух искусств, театра и музыки, какое было вам ближе тогда, и изменилось ли что-то со временем?

— Это две моих любви — театр и музыка, они со мной всю жизнь. Отдать чему-то одному предпочтение я не могу. Конечно, больше я занимался песней: писал, записывался и продолжаю это делать. При этом постепенно, с возрастом, театр стал плотнее входить в мою жизнь. Сначала это были 80-е, когда «Секрет» получил статус театра песни, и мы осуществили в Ленинграде театрально-музыкальную постановку — мюзикл «Король рок-н-ролла». В 1990-х в Израиле я попал в спектакль «Иосиф и его удивительный плащ снов». Это классический мюзикл Эндрю Ллойда Уэббера и Тима Райса. В нем я исполнил одну из главных ролей — Фараона. Когда вернулся из Израиля, судьба свела меня с театром Et cetera Александра Калягина, и я стал играть там в замечательном мюзикле «Продюсеры» Мела Брукса. Потом я начал писать мюзиклы сам, и это как раз совпало с открытием Московского театра мюзикла под руководством Михаила Швыдкого, в котором был поставлен наш с Александром Шавриным мюзикл «Растратчики» по одноименной повести Валентина Катаева, где я написал всю музыку и сыграл главную роль.

А чуть позже я еще плотнее занялся театральной музыкой, и сейчас в Санкт-Петербурге и Москве идут уже пять моих спектаклей. Это «Растратчики», о которых я уже сказал, «Мама-кот» в Московском академическом театре имени Владимира Маяковского и питерском Театре эстрады имени Аркадия Райкина, «Странствия Нильса» в Театре имени Ленсовета в Петербурге, «Крем, джем & Буги-Вуги» в Санкт-Петербургском академическом театре комедии имени Н. П. Акимова, а пятый спектакль — наш с Сашей Шавриным мюзикл «Девчонка на миллион», который принял к постановке Санкт-Петербургский театр музыкальной комедии. Я тоже буду в нем участвовать, в ноябре мы приступаем к репетициям. Наверное, я один из немногих людей, который пишет мюзиклы и сам в них потом играет (улыбается).

— В мюзикле «Король рок-н-ролла» вы играли Элвиса Пресли. Кто он для вас?

— Вы знаете, в юности я был настолько влюблен в битлов, что Элвис как-то прошел мимо меня. И лишь когда мы стали делать «Короля рок-н-ролла», я решил изучить предмет заново и через своих знакомых на Западе получил кучу видео с Элвисом. Посмотрел и влюбился в этого артиста. Это невероятное мастерство, безграничное сценическое обаяние и, главное, еще и потрясающая самоирония. Удивительное совмещение абсолютной звездности с простотой. Человек ясно понимает, что он звезда, что он действительно король, но при этом в нем нет никакой надутости и помпезности, как в наших эстрадных звездах. Он весьма самоироничен и все время нам как бы немного подмигивает: мол, ребята, это все игра, это все не всерьез, на самом деле я простой парень, такой же, как вы. Не говорю уже о музыкальных талантах Элвиса.

— А как вы объясняете феномен Beatles?

— А как это можно объяснить? И как объяснить Моцарта? Это необъяснимо, это нечто божественное, что снизошло на Ливерпуль в 1940-х годах, когда родились эти ребята, которые потом каким-то Божественным провидением совпали как пазл и так пришлись друг к другу, что родилось такое феноменальное музыкальное содружество — и творческое, и человеческое. Никому не удалось это повторить, хотя многие пытались.

— Есть легенда, что и «Секрет» появился под влиянием битлов, после потрясшего Ленинград студенческого спектакля «Ах, эти звезды» — стилизованного «гала-концерта» звезд мировой эстрады, в том числе

и битлов.

— Нет, давайте внесем ясность. Во-первых, «Ах, эти звезды» — это выпускной спектакль нашего курса, курса Кацмана и Додина. Из всего бит-квартета в нем играл один я — того же Элвиса Пресли, а не кого-то из битлов. Никого больше из «Секрета» там не было. И Коля Фоменко, который тоже учился тогда в ЛГИТМиКе, в этом спектакле не участвовал. Он занимался на параллельном курсе у Игоря Горбачева.

Во-вторых, наш бит-квартет никогда не пытался изображать битлов. Хотя, конечно, «Секрет» был создан под влиянием Beatles, как и все музыкальные группы после этой четверки. И мы тут не исключение. Другое дело, что образ ранних битлов — эти костюмчики, эти галстучки, это поведение и их музыкальная эстетика — довольно органично пришелся на индивидуальность нашей группы. Работать в такой эстетике пытались многие, но получилось только у «Секрета». Ну да, в Советском Союзе не существовало своих битлов, так надо было их сделать! (Улыбается.) Тем не менее мы никогда не заимствовали у Beatles ни музыку, ни стихи, все было оригинальное.

— А какие еще музыканты кроме Beatles оказали влияние на «Секрет»?

— Их было много, конечно. Кто-то одновременно с Beatles, кто-то чуть позже. На нас оказывало влияние все, что было тогда популярно. Это же другое время — не то, что сейчас, когда при таком обилии информации приходится включать «фильтр», иначе засоряются уши. А тогда все интересное, что приходило с Запада, воспринималось как подарок. Мне с этой точки зрения повезло. Мой папа являлся меломаном, и у него был американский товарищ, который присылал нам пластинки. Так что у отца собралась очень большая коллекция джазовой и эстрадной музыки.

Конечно, на нас повлиял Deep Purple. Кто же в те годы прошел мимо них? Безусловно, Queen. Чуть позже — ABBA. Из наших исполнителей влияние оказал, конечно, Высоцкий, а также «Машина времени», «Аквариум». Словом, ребята, лет на пять-десять старше нас и начавшие раньше. Вообще, прежде чем мы с автором многих первых песен «Секрета» Димой Рубиным, к сожалению, уже покойным, нашли стиль бит-квартета, мы довольно долго не понимали, как нам писать. У нас были абсолютные подражания Высоцкому, «Машине времени», кому-то еще. И вот однажды я написал музыку и сказал Диме: «Мне это нравится, я даже придумал тебе начало припева: „Подари мне завтра маленькое счастье…“, а дальше не знаю». Он ответил: «Ладно, подумаю». Думал он долго, а потом пришел и сказал: «Про маленькое счастье у меня не получилось, а получилось вот это». И дал мне текст песни «Именины у Кристины». И когда мы совместили его слова с моей мелодией, то поняли, что в такой эстетике и будем работать. Эстетике чуть наивной, немного детской, романтической и буржуазной в хорошем смысле этого слова. Поскольку у нас тогда не было ни одной буржуазной группы — аполитичной, поющей о каких-то простых житейских радостях, без комсомольских строек — с одной стороны и без протестов — с другой.

— Сказать, что на рубеже 80–90-х «Секрет» был популярен — это ничего не сказать. И вдруг в зените славы ваш коллектив распался. Почему?

— Там масса причин. Основную я вам скажу: мы исчерпали то качество, в котором начинали. Понимаете, гениальные Beatles переходили из качества в качество. Они были такими, потом другими, затем вышел «Белый альбом» — и там их вообще нельзя было узнать. Этот огромный творческий путь битлы прошли за десять лет. А «Секрет» свое наивно-детско-буржуазное качество исчерпал, и дальше мы стали каждый тянуть в свою сторону. Мне захотелось более серьезной музыки. Коле — больше буффонады и шоу. Нас просто растащило в разные стороны, мы перестали друг друга понимать. Оставаться вместе исключительно потому, что группа популярна, паразитировать на этом мне не хотелось.

Мне многие задают этот вопрос: «Как же вы на пике популярности покинули группу?» Я отвечаю: «Ребята, если любовь кончилась, надо расходиться, потому что дальше будет хуже». Никого ты не обманешь, и никакие коврижки, которые заработаешь, счастья тебе не принесут, если ты будешь это делать не по любви. Все нужно делать по любви, и только по любви.

— Тем не менее сейчас «Секрет» то сходится, то расходится. Бит-квартет все-таки жив?

— Мы пришли к соглашению, что группа существует, но существует она как одно из многих наших занятий. Во всяком случае, так у Коли и у меня. У Коли с его энергией тысяча увлечений и проектов, у меня поменьше. Мы перестали этим жить, но с удовольствием встречаемся и играем вместе.

— Уже давно, с 1996 года, существует ваша другая группа Hippoband. Ее хиты не хуже, чему у «Секрета», хотя память народная по-прежнему связывает вас в первую очередь с «Секретом». А сами себя вы с чем больше связываете?

— Ни с чем. Связывать себя с чем-либо, включая политическую партию или национальность, это неправильно.

— Почему вы в 1990-м репатриировались в Израиль?

— Если говорить о причине моего отъезда в Израиль… Мне было интересно. Про русскую культурную и религиозную жизнь я знал довольно много еще в советские годы, а вот про еврейскую, включая традиции и культуру, мало. В Израиле я был как новообращенный. Я не принял иудаизм, но что касается культуры, языка, истории — все это меня увлекло. Надо добавить, что израильское правительство приняло весьма мудрое решение: считать евреем того, кого евреем считали в нацистской Германии, то есть до третьего поколения. И такой человек имеет право быть гражданином Израиля.

— И язык выучили?

— Да.

— Это было сложно?

— Вы знаете, в Израиле обучение ивриту поставлено очень профессионально. Существует большая государственная программа по обучению репатриантов языку, и есть студии, так называемые ульпаны, где вновь прибывшие репатрианты изучают иврит с профессиональными педагогами каждый день по несколько часов на протяжении полугода. Я в такой ульпан ходил три месяца, а потом получил предложение принять участие в съемках израильского телевизионного сериала на иврите. У меня уже не было возможности ходить в студию каждый день, зато я попал в среду: в съемочной группе вообще не было русских — все, от костюмеров до моих партнеров, израильтяне. По-английски там со мной разговаривать отказались, пришлось общаться на иврите. После этих съемок были другие, потом театральные работы, затем сотрудничество с израильскими поэтами…

— А почему уехали из Израиля?

— Все-таки я взращен русской культурой, я дитя русского языка. Вернулся, во-первых, потому что соскучился по родному языку. Во-вторых, за те шесть лет, что провел в Израиле, я повзрослел, отдохнул, сбросил с себя этот секретовский груз и понял, что готов к сольной карьере. Я не был готов к ней, когда уходил из бит-квартета, я находился еще в «Секрете». Мне понадобилось все это время, совершенно другая среда и вообще иная жизнь, для того чтобы уйти, отвлечься и после вернуться. Теперь я понимаю, что мой отъезд в 1990-м в Израиль — это очень правильное решение.

— У вас много творческих увлечений. Помимо музыки и театра есть кино и телевидение. К чему больше лежит душа?

— Знаете, я не снимаюсь много в кино по причине того, что не слишком люблю это дело. Кино, на мой взгляд, неблагодарная и трудная работа. Бoльшую часть дня ты сидишь, иногда в гриме, в жаркой комнате, и только для того, чтобы потом выйти на три минуты в кадр. Кино связано с разъездами, с бытовыми неудобствами. Словом, чтобы заниматься им постоянно, его надо сильно любить. Я к таким людям не отношусь.

Театр я люблю гораздо больше. Еще и потому, что абсолютно убежден: если ты наделен киногеничностью и при этом умеешь делать карьеру — дружить, с кем надо, выпивать, с кем надо, жениться, на ком надо, ты станешь звездой. В театре этот номер не пройдет никогда. Сцена тебя обнажает, она показывает тебя таким, какой ты есть, умеешь ты или не умеешь. Вот выйди и покажи — возьмешь ты зал или не возьмешь. А в кино поставили свет, камеру, ты вышел, повернулся, улыбнулся, подмигнул и все, а дальше режиссер сам склеит то, что ему нужно.

— Николай Фоменко, с которым мы недавно встречались, сказал примерно следующее: слава, достижения — все это проходит и забывается, настоящее — это только наши дети, в которых мы действительно остаемся. Вы тоже отец. Правда, дети у вас довольно поздние. Останетесь вы в своих детях?

— А куда я денусь? Мне кажется, я, в общем-то, неплохой папа: радеющий, неравнодушный. И в этом смысле хорошо, что дети мои поздние. Если бы они родились у меня во времена «буги-вуги каждый день», так у меня и были бы буги-вуги каждый день, не до детей, а по городам и весям по четыре концерта в день.

А сейчас я могу себе позволить… Я домосед и потом еще и эпикуреец — получаю удовольствие от жизни. Люблю долгие и неспешные прогулки, люблю заниматься спортом, люблю просто быть на природе, люблю гулять с детьми и заниматься их делами. Б