14 января в рамках Гайдаровского форума-2016 состоялась экспертная дискуссия «Затраты и выгоды низкоуглеродного развития, моделирование энергетики и экологии». Дискуссию модерировали заведующий лабораторией исследований проблем экономического роста РАНХиГС, заместитель заведующего Международной лабораторией изучения бюджетной устойчивости Института экономической политики им. Е.Т. Гайдара Мария Казакова и руководитель программы «Климат и энергетика» Всемирного фонда дикой природы Алексей Кокорин.

Тон дискуссии задал профессор Бостонского университета, заведующий Международной лабораторией изучения бюджетной устойчивости Института Гайдара Лоуренс Котликофф. Он на протяжении всей своей научной биографии занимается проблемой «кражи у будущих поколений»: когда те или иные ресурсы максимально «вычерпываются» сегодня, и их не остается на завтра. К такому поведению, как правило, стимулируют снижающиеся цены на ресурсы.

Классический пример подобного рода – снижающиеся цены на нефть и газ. Нефтегазодобывающие страны стремятся продать как можно больше нефти «здесь и сейчас», так как сегодня она стоит дороже, чем будет стоить завтра. Резко подешевела и пока продолжает дешеветь энергия из ископаемых, а не возобновляемых источников – энергия же из возобновляемых источников остаётся дорогой. Это приводит к росту добычи нефти и газа, росту их использования в качестве источников энергии – и как следствие, к повышению глобальной температуры и росту выбросов.

Парижская конференция по изменению климата 2015 года, которая призвана была наметить пути решения проблемы выбросов, за счёт экономически ошибочных решений фактически усугубляет ее, убежден Котликофф. Дело в том, что так называемый углеродный налог, установленный Парижским соглашением, а также требования об ограничении использования «грязных» технологий и энергоресурсов, будут вводиться постепенно. Следовательно, интенсивность эксплуатации природных богатств, интенсивность использования энергии из ископаемых, а не возобновляемых источников в ближайшие годы существенно вырастет.

По мнению эксперта, правильно было бы действовать по двум направлениям: во-первых, стабилизировать ситуацию на нефтяном рынке. Во-вторых, ввести высокий налог на выбросы. Решения Парижской конференции в их нынешнем виде приведут к значительному ущербу для будущих поколений – причем к ущербу стохастическому, многие факторы которого трудно оценить.

Алексей Кокорин как участник Парижской конференции дополнил Котликоффа. По его словам, на конференции поднимался вопрос о влиянии Парижского соглашения на нефть – но не обсуждался. Почему? А потому что было принято за аксиому, что никакого влияния не будет до тех пор, пока не произойдет массового перехода транспорта с углеродного моторного топлива на другие источники энергии.

Обсуждалось также влияние на потребление газа – но очень кратко, и общий вывод был, что влияние скорее позитивное, чем негативное. При этом подробно обсуждалась тема использования угля – в том смысле, что Парижское соглашение приведет к сокращению использования угля и увеличению объемов использования возобновляемых источников энергии.

Введение углеродного налога было одной из главных тем форума. Однако глобальный углеродный налог был отвергнут – хотя Россия была одной из стран, которая поддерживала введение такого налога. Большая группа других развивающихся стран торпедировала введение такого налога, которые полагают, что даже в 2020—2030 годы экономика будет такой, что глобальный углеродный налог окажется неприменим. В результате углеродный налог присутствует в соглашении только как национальная форма регулирования.

Более лояльно к итогам Парижской конференции был настроен заместитель исполнительного директора Международного центра устойчивого энергетического развития (под эгидой ЮНЕСКО) Владимир Бердин. Он отметил, что результатом Парижской конференции стало принятое 12 декабря 2015 года новое глобальное климатическое соглашение – Парижское соглашение, 22 апреля этого года оно будет подписано странами-участницами Парижской конференции на специальной торжественной церемонии и до конца года – ратифицировано.

В Париже, отметил он, помимо Парижского соглашения было принято специальное, обязательное к исполнению решение: к 2020 году должны представить стратегии долгосрочного развития до 2050 года. учитывающие декарбонизацию. Вероятно, в течение года или двух будут разработаны форматы и инструкции для реализации этого решения. Стороны должны будут периодически представлять отчеты по адаптации, какие разделы и форматы в национальных стратегиях существуют и как реализуются.

В России, как известно, есть Энергетическая стратегия до 2035 года, ее, по словам Бердина, придется с учетом этого решения продлевать и трансформировать из документа прогнозного характера в нормативный документ.

Еще до Парижской конференции вся система ООН была мобилизована на поддержку декарбонизации. Например, в документах, посвященных устойчивому развитию, принятых в ходе 80-й юбилейной сессии Генеральной ассамблеи ООН два раздела посвящены изменениям в энергетике. Там ставятся три цели: прямое сокращение выбросов, а также косвенное – за счет увеличения энергоэффективности и удвоения доли возобновляемых источников энергии в мировом энергетическом балансе.

Кокорин дополнил коллегу: в Парижском соглашении, сказал он, есть пункт 3.19 согласно которому все стороны обязаны подать долгосрочные стратегии по тому, чтобы ограничить повышение глобальной температуры не более чем на 2 град C от доиндустриального уровня. Даже те, кто не ратифицировал соглашение, обязаны будут исполнять это решение.

Директор Центра экономики окружающей среды и природных ресурсов Высшей школы экономики Георгий Сафонов отметил, что запасов углеродов на планете примерно в 60 раз больше, чем их используется. И их использование теперь должно сократиться еще больше.

Возможности сокращения выбросов изучаются в рамках большого исследовательского проекта, который координируется знаменитым экономистом Джеффри Саксом – проекта, посвященному тому, как сделать мировую экономику неуглеродной уже в этом столетии. Оценки, как можно снизить выбросы, выполнялись применительно к 16 крупнейшим странам. Для 16 стран рассчитывали траектории декарбонизации национальных экономик.

В ходе исследования было установлено, что Китай может снизить, но ему сложно пойти на такое снижение, учитывая реалии китайской экономики, по сути дела, продолжающийся, незавершенный переход к современной экономике. Индия готова не увеличивать выбросы. А вот США уже пошли на значительные сокращения – более чем на 80%.

Было установлено, что затраты на декарбонизации составят всего 0,8—1,3% ВВП этих стран. У тому же для декарбонизации должно появиться несколько «белых лебедей» — то есть позитивных факторов. Во-первых, по оценкам экспертов, эффект масштаба в отношении использования возобновляемой энергии, позволяющих резко удешевить их использование, к 2050 году увеличится на до 77%. Солнечная энергетика уже сейчас оказывается на 80% дешевле, чем она была еще несколько лет назад. Она уже конкурентоспособна по стоимости с угольной энергетикой.

Во-вторых, к 2020—2030 годам прогнозируется создание и масштабное использование технологий улавливания углерода.

В-третьих, большие изменения ждут рынок энергии и рынок автомобилей – они происходят уже.

В-четвертых, уже происходят изменения в инвестиционных процессах: инвестиции в традиционную энергетику и в производство возобновляемой энергии сравнялись. Происходит процесс деинвестиций в традиционной энергетике – то есть декарбонизации инвестиционных портфелей стразовых компаний и пенсионных фондов, снижение интереса к углеродным проектам со стороны всех инвесторов. «Индекс Доу-Джонса сейчас нестабилен, но акции компаний новой энергетики не выходят из зеленой зоны», отметил Сафонов. А вот крупные компании традиционной энергетики сильно теряют в капитализации – и многие из них открывают проекты в сфере альтернативной энергетики.

В-пятых, резко выросло число стартапов и патентов в сфере производства возобновляемой энергии. В развитых странах мира приходится по патенту на одного работающего. Россия в этом смысле очень сильно отстает от других стран мира.

При этом отставание в нашей энергетике, износ основных фондов в отрасли — это как проблема, так и возможность. Мы можем сразу заменять основные фонды на наиболее современные, и таким образом создать одну из самых передовых энергетических отраслей в мире.

Известный специалист по зеленой экономике, консультант Всемирного банка Дэвид Тарр рассказал о разработанной для России модели оценки последствий вступления в ВТО, в том числе экологических последствий этого шага и последствий для энергетики – в ней большую заинтересованность проявляли, в частности, российские Минприроды и Минэнерго. С помощью модели оценивались возможности низкоуглеродного развития как без специальной политики государства – так называемой green policy — зеленой политики, так и c учетом такой политики.

Без специальной политики эффект достигается только за счет повышения производительности труда, повышения эффективности производств, связанных с увеличением конкурентоспособности отраслей экономики, более глубоко интегрированных в мировую торговлю. Зеленая же политика предусматривает как рыночный, так и административный инструментарий. Рыночные инструменты – это прежде всего система cap-and-trade: система торговли выбросами, то есть платы за квоты на выбросы CO₂. Административные – более жесткие технологические стандарты, ограничивающие выбросы и система штрафов за их нарушение.

Согласно модели, без зеленой политики снижение выбросов происходит на 6,4%, а с зеленой политикой – 7,3%. При этом основной «вес» приходится на рыночные инструменты, используемые в рамках green policy. Тем не менее, по словам г-на Тарра, важны и рыночные, и административные инструменты – как пряник, так и кнут.

Научный руководитель Центра экономического моделирования энергетики и экологии РАНХиГС Олег Луговой остановился об эффектах влияния декарбонизации на экономику. В рамках исследований, которые проводили ученые этого центра, анализировались технологические и экономические возможности деуглеродизации российской экономики.

Производство электроэнергии, по его словам, уже при нынешнем уровне технологий может быть деуглеродизировано максимально: энергия должна создаваться не в результате переработки углерода, и иными способами. Эти способы получение энергии с помощью воды: большая и малая, в том числе приливная гидроэнергетика, получение энергии за счет энергии атома, солнца, ветра. Перспективно также производство энергии за счет переработки биотоплива.

Энергоэффективность зданий и сооружений вполне реально увеличить до уровня 15—20 кВт на 2 м² в год. В черной металлургии огромный потенциал имеют переработка лома и электрометаллургическое производство.

В автотранспорте может быть широко использован гибридный транспорт – он может расходовать только 2,7 л топлива на 100 км. В США, например, сейчас готовятся к выпуску сразу пять моделей внедорожников, снабженных расширенной батареей, позволяющей проехать до 30 миль. Кстати, автотранспорт может использоваться и как источник энергии для домов – передавать избыток энергии в электрические сети.

В авиационном транспорте уже появляются самолеты, летающие на биотопливе, а также электростамолеты.

В результате если раньше большой удачей ученые считали возможность сокращения выбросов на 75%, то при нынешнем уроне развития новых энергетических технологий, вполне реально сокращение до 90%.

Возникает вопрос, будет ли расти ВВП, уровень жизни при такой энергетической сдержанности? «Смотря на какие темпы роста мы нацеливаемся», отмечает Луговой. Если речь идет о росте 7—9% в год, тогда это может быть препятствием. Но если речь идет о роста 2—3% в год, который считается сегодня наиболее вероятным в мировой экономике, декарбонизация не станет ограничением.

Акцент на новую энергетику будет способствовать диверсификации экономики, инновационному развитию, развитию малого и среднего бизнеса. Следовательно, повышению конкурентоспособности и увеличению инвестиционной привлекательности российской экономики.

Возникает вопрос – выгодно ли развивать альтернативную энергетику в условиях низких цен на нефть? Олег Луговой отвечает на него утвердительно: по его словам, высокие цены на углеводороды делают нефтегазовые компании привлекательными для инвестиций. А вот их снижение перераспределяет инвестиционные ресурсы в пользу компаний и проектов в области неуглеродной энергетики.

Дмитрий Александров